ГОЛУБОЙ ВЕРТОЛЕТ
		Госпожа Ю

Расположившись вокруг костра, скауты из отряда "Отважные скунсы", слушали рассказ местного старожила – деда Пантелея. Старик разменял уже восьмой десяток и знал много всяких баек и местных легенд. Односельчан своими рассказами он уже порядком подзаебал, поэтому очень обрадовался приеду новых слушателей из столицы.
Невдалеке шумела река, потрескивал костер, выхваченные светом пламени из темноты лица подростков казались зачарованными увлекательным рассказом ветерана колхозного труда.
-...А што вырастет он каким-нибудь негодяшшим, так это ишшо бабка-повитуха-покойница сказала. Потому как он когда из пязды у мамки-то у своей вылазил, то лез вперед жопою. Я-то ей, бывало и говорю, антирисуюсь, цкыть: "Пяздишь, старая, как же это так, жопой-то впяред? Небось, ножками, как другие дятишки?" А эта ведьма-то мне "Нет, - говорит, - как сказала, так и вылазил, сракой своей поганой вперед! А не хочешь – не верь, мудак старай!"
От воспоминаний в глазах у деда заблестели слезы, он задумчиво улыбнулся, устремив взгляд в темноту, достал кисет, мохорку и стал крутить самокрутку.Старость сделала старика рассеянным сентиментальным, во время рассказа он слишком часто задумывался, плакал, забывал, о чем говорил. Дети к этому привыкли, и когда происходило что-нибудь подобное, сразу же одергивали старика:
- Дедушка, а дедушка, а дальше-то что?
- А!? Дальша? А-а-а-а, да-а-а-альша? А пра што-йта я?
- Про мальчика Льоссу, как его старики ебали! – напомнил скаут и тут же получил подзатыльник от вожатого: скауты не должны употреблять таких слов, как "хуй", "пизда", "ебать" и некоторых других.
- А, ну да! А на самом-то деле мамка-то его назвала Олексеем. В честь песни про статуй один героический, что в Болгарии стоит. Знаете, душевная такая песня: "Стоит над горою Олёша, Олёша, Олёша, стоит над горою Олёша, в Болгарии русскай солдат..." – дед тяжело вздогнул и продолжил:
- Только наш-то Льосса ни хуя не такой был. Говно полное! Не герой, одним словом. Потому яво Олешей никто и не звал, а все – Льоссой. Сам-то про себя рассказывал, что его к ентой пидорасии кот склонил. Рассказавал, что, мол, ляжу я маленьтяй ишшо, сосунок, а тут вдруг – хуякс! Кот! Как, падла, сяганет на подушку, а хвост-то прям яму в рот! Я, грит, перепугался, давай орать, а кот поводил-поводил хвостом-то етим у мене в роте, да и убёг! Энтот, грит, хвост – энто хвалический символ! Так-то вот! Ну, хвалический символ – это как бы и не хуй, а как бы и хуй. А чем отличается – не знаю! Чтой-та он мене рассказывал... А я-то ему на это и говорю: так ты и тяни у кота! У Котофеича! – довольный своей шуткой, старик рассмеялся тихим кудахтающим смехом. Дети снова одернули рассказчика и он продолжил:
- Только пиздит он! Я у мамки явонной спрашивал: не было у них тогда кота! Кошка только была, да и та без хвоста, детишки соседния в хирургов игралися – так весь хвост ейный и отрезали. На самом-то деле это яво дед соседскай склонил. Конфеткою заманил и склони-и-и-и-ил, склони-и-ил! Шибко похотлив был, сволочь носатая! В молодости-то Сидор (так тово старика-то звали) не шибко охоч был до женского полу, да и вообще до ебли не охоч. Кое-как яво обженили на Нинке кривоногой. А как вы хотели? Иначе бы ее никто и не взял! Она же еще и кривая была. Так и померла бы неёбаная! А может, так и померла, Сидор-то ябливым только под старость стал. Кобыла яво как-то лягнула прям по башке. Только все пачаму-то в хуй пошло. Стал ябать все, што движется! Яво уже и мужики пиздили, и бабы пиздили, и парни, и девки пиздили, кто только не пиздил, а он как собака, раны залижет и снова за свое. Всю скотину в деревне переябал! Куры нястись перестали, у коров ажно сиськи сохли – молока, бедненьтия, со страху лишалися. Да что там коровы! Он же и быков ябал! Племенных, осеменителей! Э-э-э-эх! Так всех и перепортил – пришлось новых покупать, а энти так друг друга и осеменяли, бедненьтия! И Льоссу испортил, да! Сзади испортил! – старик снова замолчал, уставившись пустым взглядом в ночную тьму, и "скунсам" опять пришлось напоминать, на чем он остановился, по подзатыльнику на этот раз получили уже двое из них.
Правда, в какую-то время Сидор поутих, поути-и-их! Агроном наш придумал козу яму подарить. Он-то дурачок, обрадовалси, Нинкой назвал. Так её целыми днями и драл! Она знай себе, стоит, травку, миленьтяя, пошшипываить, а он сзади пристроимшись и ну - наяриваить. Только все одно не помогло: пидорка нашова встретил. Он тогда ишшо неебаный ходил, а один хуй яво вся деревня не любила: необныкнавеннай он какой-то был. Все один да один ходит, а то на чердак залезет, да книжки читает. Энто сейчас все грамотные шибко стали, а тогда-то в диковинку, хороший человек книжку по доброй воле ни за што читать не стал бы! На чердаке, грят, Сидор его первый раз и оприходовал. Первый-то раз, грят, не шибко-то понравилось, а потом привык. Бывалоча, ябет его дед, а он кричит, вырывается, но это так, для виду, чтоб полюбовника своего разжечь, а сам-то радуется. А дед, как бы все взаправду, как бы утишает: тярпи, грит, казак, атаманом, цкыть, будешь! А потом свому любезнаму гостинцы дарит! То морковку, а то и в сельпо сходит, конфетк у купит.
Только недолго счастье-то ихнее пидорское продолжалось: мать их застукала. Сначала хотели деда посадить, а потом выяснилось, что он как бы и невменяемай, так его в дурку и сдали. Его как волокли в машину-то психическую, он все песню напевал, "прилетит, мол, вдруг волшебник, в голубом вертолете..." ну, и так далее. А Льосса тогда на голубых вертолетах и помешалси. Умом тронулси. У нас-то ведь возле деревни вертолетная площадка была, так он возми себе и вообрази, что прилетит однажды на энтую на площадку вертолет, весь небесно-голубого цвета, а лопасти у него, как в песне поется, "голубые-голубые, не бывает голубей!" И дались ему энти лопасти! Так вот, прилетит вертолет, а из него выйдет прекрасный принц в эротических одеяниях. Только не молодой какой-нибудь принц, а крепкий длинноногий старик! Сядет Льоска, бывалоча, в поле и ждет, когда же полюбовник на вертолете появится. И так кажный день! Бабы-то бывало, с фермы мимо проходят, спрашивают: "Что, пидорок, ждешь полюбовника-то свово в голубом вертолете?" "Ой, грит, жду!" До-о-о-олго ждал! Много лет, одним словом. Вот что значит мечта у человека! И тут случилось вот что: какой-то хмырь из райцентра прознал про Льоссу-то про нашего. Как-то на мотоцикле, на Урале на своем, мимо проезжал, в поле его увидел, и в сельпо спрашивает: что, мол, за паренек такой симпатишнай, да только больно грустнай в поле сидит, у вертолетной плошшадки. А продавщица смеется, говорит: "Это Льосса, дурачок наш!" – и все ему про Льоссу-то выложила. А хмырь этот, надо сказать, главным районным пидором был. У него даже специальное кафе было, пидорское. Туда пидоры со всей области съезжались, чтобы в жопу ябаться. А фамилие у него было Серый. Такое вот фамилие. Редкое. Правда, он говорил, что настоящее фамилие у него другое, дворянское, что на самом-то деле он князь Пуздоевскай, а фамилие сменила бабка, после того, как развелась с дедом. А отец так и остался Серым, ну и он за компанию. Так вот и выходит, что он – князь, то бишь прынц, только отечественного, цкыть, розливу.
- А уха-то уже сварилась, - заметил вожатый, Большой Скунс, как его называли малыши. – Пора и перекусить!
Детишки радостно заверещали и бросились к палаткам за своими мисками и ложками. Перед трапезой они выстроились в две шеренги, спели гимн страны, свой скаутский гимн, гимн деревни Пизденевки и трижды прочитали клятву юных разведчиков. Скунсы Петя Уткин и Паша Визор получили по значку за хорошее знание текстов и задорное исполнение. И без того вкусная уха показалась им еще более вкусной отличившимся: свою порцию походного лакомства они действительно заработали. Досталось и старику, чему он был особенно рад: в деревне его не слишком любили за болтливость и в гости почти не приглашали. После сытного ужина пенсионер продолжил:
- Вярнулси, стал быть, этот пидар Пуздоевскай домой к себе, в райцентр свой сранай, и ну вяртолет разыскивать: так яму Льосса приглянулси. А то ли и был у няво вяртолет, они же, пидары-то энти ужасть какия багатыя! У них денег-то страшенная сила сколько! Вот и ентот вяртолет свой перекрасил и прилетел к нам. А Льосса-та рад был! Покмисть вяртолет приземлялси, он два раза в деревню сбегал, все кричал "Вот, лятить, лятить, я жа говорил! Говорил жа я!" А вяртолет и правда голубой, и лопасти, и стёкла даже тонированныя, все голубое. И пялот голубой, как потом оказалося. И тут он приземляется, двери открываются, выскакивают голубые гарсоны в голубых ливреях, растягивают голубой ковер, а на него ступает голубой князь. Все, как Льосса расписывал: крепкий длинноногий старик в голубом халате таком, срамном, через который все видно, а на голове – волосья голубые, искусныя. Вот они и бросилися друг к дружке в объятия. Только без конфуза, конешно, не обошлося: князь-то хоть и крепкай, и ноги евонные длинныя, а Льоску-то не удержал: он хоть росточком и не вышел, а вширь, прямо скажем, удался. Думаю, не меньше центнера пидорок-то наш весил! Повалились они на землю, волосья-то прикладныя свалилися, ляжать, ногами дрыгають, только яйцы княжия свяркають! Дятишки-то сразу заверещали: "Яички, яички". Долго ишшо бестолковыя ходили друг супротив друга дражнилися: "яички, яички". Только если про князя, то какие уж там яички! Как есть яйцы, здоровенныя, к тому жа поседевшия! А любовники-то как давай обжиматься! Прямо на ковре! Наши сначала опешили, смотрели на срам на этот охуевшими глазами, пока баба одна наша не крикнула: "Что ж вы, сволочи, делаетя, землю нашу позоритя!" Тут и остальные загомонили: "Правду баба говорит, надо пидорам этим пиздюлей навешати!" А энти-то сразу все поняли, дорожки пособирали и ну в вертолет. Так в этом вертолете Льоссу нашава и отъябали!
В залог любви пидор энтот районный Льоссе 10 баксов оставил. "Это, - говорить, - чтоб ты не думал, что я какой-нибудь, у мене все сурьезна!" Но ни в какую королевству его так и не забрал, так и остался он в Пизденевке. А на хуй он яму нужон в королевстве-то? Там у него таких-то прынцесс до ебени матери! Хотя, может, и любил он Льоссу. Приезжал-та часта: бывало выйдет с Льоссой на задний двор, оттарабанит яво там, потом на моцицикл – и обратно в город. Десятки-то больше не давал, все больше пятерки, а то и вовсе один доллар – и поминай, как звали. А маманя-то Льоскина ничиво супротив не говорила: пущай, думаить, денежек сынок заработаить, может купит чаво. Да и Льосса все надеялся: куплю, думаить, мамке курятник с курями, свинарник с свинями, пруд с карасями... И болото с лягухами. Буду тех лягух во Хранцию продавать, бизнис делать... Да только не вышло ничего...
Через полгода, как зима настала, князь ездить перестал. Люди говорили, что от СПИДа помер, да кто яво знаить в энтом явонном райцентре. Может, наоборот, в столицы подалси, там говорят, таким теперь дорога, цкыть, прямая. Говорят, и мужиков-то почти не осталося, одни, цкыть пидары. Ах, што-йта я, совсем запиздился, вы же как раз из столицы, сами небося все видели... Льосса тоже скоро помер, может от СПИДа, а может и от тоски: очинно уж он любил энтово свово прынца престарелого...
Старик свернул еще одну самокрутку, закурил и осмотрелся по сторонам. Оказалось, что весь лагерь спит: скауты разошлись по палаткам, и только старший вожатый, желая проявить уважение к пенсинеру, остался у кострища, но не выдержал и тоже уснул. Его дыхание колыхало травинки возле лица, из полуоткрытого рта вытекала слюна. Дед вздохнул, встал, и со словами "такая вот у них у пидоров любовь" исчез в темноте.

!!!почитать другие произведения сычей!!!

написать свое мнение в гостевой книжице