ПОСЛЕДНИЙ ЗУЁК Посвящается Пушкину
		Ермил Задорин

КОРАБЛИК

как по Морю-та, по синему,
по зеленому-та по морю
выплывала-та не лодочка
выбегал кораблик
парусный
бурей-волнами
носимый-та
все просили люди Божии
самова-та Христа -
кормщика
Богородицу-Заступницу
кинуть якорь в тихой
пристани

3 июля 1999 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I,
в коей сия гистория начинается.

Дитя, али не розумеешь, яко вся сия внешняя блядь
ничто ж суть, но токмо прелесть, и тля и пагуба.
Дионисий Ареопагит.
Письмо к Тимофею

... А и все на пиру пьяны-веселы,
А и все на пиру стали хвастати.
Толстобрюхие купчины мошной-золотом,
Кособрюхие дьяки большой грамотой,
Корабельщики хвалились дальним плаваньем,
Промысловщики-поморы добрым мастерством...
Поморская песня

Леп был Михайла зело: лицем бел, ланиты румяны, яко маки, очи будто небо, и статен, как дерево кипарисное, что пишут о нем книжники и монаси. Любовался Василий Ломоносов, глядя на сына, радовался.
Крепкий ветер развевал длинные кудри, соленые клочья пены морской летели в лицо, но не отворачивал малец на сторону напряженного взгляда.
- Карбасы, тятенька, гляди-ко! Карбасы! - весело закричал Михайла, указуя рукою на ряд едва различимых синеющих точек.
- Ишь, пиздюк! Востроглаз како! - высунулась из трюма лохматая голова Маркела, могучего поморца.
- Апосля меня, Мишутко, карбас водить станешь, - улыбнулся в усы Василий, рукой налегая на руль. Увертливый карбас летел будто на крыльях.
- Тятя, а чо? Можа, что я кормщиком заделаюсь?
- Самым наилучшим кормщиком! - обнадежил мальца Василий, - Про тебе не токмо средь помор - в Немцах и Свеях слава идти будет! В Землю Норвецкую побежишь с красным товаром!
Ветер отвернул ворот красной рубахи кормщика, открыв его широкую грудь.
- Пройдешь науку поморску, в зуйках походишь, а апосля сам робят морскому делу учить зачнешь - како в нашем поморском свычае ведется! До мальчонка наука сквозь сраку заходит - просекай сие!
- А карбасы-та долгомудовы! - кивнул Маркел головою, - слышь, Василий!
Двадцать пять здоровых карбасов шли вслед один другому.
- Догоним, тятенька? - спросил Михайла.
- Не токмо, что догоним, сына, - обойдем! А ну, братва! Наляжь! Как дойдем до Архангел-городу, дык, я бочку меду выкачу! Ну!
Дружина загомонила, забегала, поморцы, как кошки лезли на мачту, посыпались соленые словечки, которы едва найдешь в какой лоции, но без коих матрозу совсем невозможно. Ветер наполнил парусы, заскрыпели канаты и карбас Васильев, званный "Елдак" понесся, носом разрубая волны.
Флот Терентия Долгомудова, первого в Холмогорах мильёнщика и богатея, бежал с мягкой рухлядью из Дацкой Земли. Никогда Василий Ломоносов головы перед богатеями не кланял. "Елдак" одну за другой обходил долгомудовы скорлупы. Василий вывалил из портов салтык, потряс им в сторону ярыжек долгомудовых, закричал, покрывая морской шум и голос ветра:
- На-ткось, выкусите-ка, рак в бороду! - и Васильева дружина гомонила весело - дескать, знай наших. Холуи долгомудовы кричали чего-то в ответ, но за морем и ветром слов их поганых разобрать было неможно.
Скоро скрылась позади долгомудова братия.
- Тако и ты, сына, поступай, како кормщиком станешь, - говорил Василий, - на море ты завсегда быть первым должон. Токмо не заносись - в нужде кого увидишь, такому человеку завсегда помоги. А богатеев, таких, како Терентий - шли на хуй!
- Тятя, а ты пошто Терентья-то не любишь? - спросил Михайла.
- Мало на свете, сына, людей найдется, штоб его любили. Нутро у него гнилое и жопа гнилая, так я тибе скажу.
- А мальчонки, которы ему на судне служат - они пошто к Терентью пошли? Им, ить, даже в бабки поиграть - и то не можно. Баили, што будто их за то он отпежит. Тять, а "пежить" - это чего значит? А? - мальчонка смотрел на Василья большими глазами.
- Я говорю тебе, - потрепал помор сына по кудрявой голове. - Не все, Михайлушко, малым детям казать можно. Подрастешь, тады сам понимать станешь.
- Слышь Василий, кончай пиздить! - весело крикнул Маркел, - Вона, гляди-ко, ужо Архангел-город виден! А с тибе должок причитается!
И точно - золото горело на куполах, и приземистые серые башни недружелюбно глядели на море. Прибыли еще до ночи. Скоро выгрузили смолу и воск, что везли с Холмогор, ударили по рукам с рижцем-торговцем Андрюсом Мишрюсом, старинным Васильевым приятелем. А после все вместе повалили в кабак, обмывать сделку и праздновать перемогу в гонке с холуями долгомудовым.
Медовуха текла рекою - Андрюс Мишрюс токмо охал и цокал языком, удивляясь како русский человек безо всякого для себя ущербу столько выхлебать веселящих жидкостей может. Сам он едва лишь притронулся к молодецкой кружке, котору поднесла усадистая кабатчица Верка Шубина, мигнув при том глазом, а как притронулся, тут разом и оказался под столом, среди опилок, плевков и многих ног в духовитых онучах. Василий, посмеиваясь, выволок друга, спровадил в комнату, где оставил ночевать.
Поморы веселились. Пили, пели морские протяжные песни. Явился, будто из земли, дедушка Евстратий, неведомого звания человек, обитавший при кабаке, вынул липовы гусли, красными польцами пробежал по струнам и надтреснутым голосом стал сказывать былину - про Илью Муромца и Идолище Поганое, про Добрыню и Змея, что унес из Киева красу-королевишну, и самую печальную из всех - как полегли богатыри русские все, как один, на заставе, встав супротив полчищ Великаго Жыдовина. И смахивали суровые поморцы украдкой набежавшие соленые слезы, кручинясь о том стародавнем времени, когда светла, богата и весела была Русская Земля, когда княжил над нею Владимир Ясно-Солнышко, когда русские богатыри, выходя единым строем, побивали злых татаровей, прибивали щиты на врата Цареграда, изводили нечисть пузатую, лакомую до богатств и плодородия Земли Руси. Вот сомкнула нечисть совьи крылья над стольным градом Киевом, над русскими княжествами, неисчислимыми градами и погостами, когда пали русские богатыри в неравных побоищах, смерть предпочтя позору и бесчестию, - и тогда последние великие старцы Зосима с Савватьем, собрав вкруг себя лучших, ушли на Север, в Поморскую землю, где густые леса и суровые горы укрыли беглецов от татарской конницы, немецкого меча и жыдовского разорения. Украсился тогда Север, самый край Руси, статными мужами, целомудрыми женами, послушливыми отроками, премногими монасями, что в стенах далеких обителей искали спасения от суеты мирской и соблазнов. В тиши келий, будто пчелы, сбирали они книжную премудрость. Жизнь была сурова и прекрасна. Питались отроки книжной наукой и ратной доблестью, а старцы в песнях поминали минувшее время.
- Ить, хуй те на рыло! - хлопнул Василий об пол красной шапкой. Загудел Маркел в свой веселый гудок, побежал Евстратий пальцами скоро-скоро по струнам гусельным. Грянул бубен и затрещали в руках поморцев деревянные ложки. Пошла плясовая, да так, что только пыль столбом поднялась в один миг от общего топа и грохота! Чертом крутился в кругу Василий, бил сафьянным сапогом в половицы, вились на стороны полы кафтана, кудри и борода. Плясали все - поморцы, случившиеся гости. Даже норвецкий шкипер, обширный, как морж, что уселся в угол за кружкою пива, невозмутимо посасывая вечную носогрейку - даже он не смог устоять, сунул трубку в карман необъятных кожаных портов, выругался по-русски: "Эх, матт твой, битте!" - и пустился выписывать ногами кренделя!
За шумом никто не заметил, как пропали Василий с кабатчицей, а потом воротились - раскрасневшись, оправляя на себе платье, - так всех захватило веселье! Выполз из покоев своих Андрюс Мишрюс, разбуженный грохотом и песнями, заулыбался, скатился по лестнице, встал, глянул на шкипера, сделал ногою мудреный крендель, зацепился за другую ногу, упал, думал подняться - упал вдругорядь и, развалив на стороны руки и ноги, захрапел молодецки с самою блаженною улыбкой на лице. Вкруг него, истомленные вином и пляской, стали валиться поморцы, норвецкий шкипер и прочий бывший народ. Утро начинало брезжить.
Спали недолго - похмелялись огуречным рассолом, по утреннему холодку спешили на пристань, собирались в обратный путь. Поморцы грузили "Елдак" норвецким железом, аглицким сукном, чухонской щетиной, тяжело, с матерком, шагая по шатким скрипучим сходням.
Внезапно тень пробежала по лицу Василья - в гавань Архангел-города заходили долгомудовы корабли.
- Ить, Василий Дорофеич, чичас зачнется, - серьезно сказал Маркел, заворачивая рукава просторной рубахи и потирая пудовые кулаки.
- Знаю, - коротко кивнул Василий, - Кажи кабатчице, штоб Михайлу приберегла, а сам кличь кого можешь. Норвеев зови, Мишрюса с дружиной! Авось отвалим пиздюлей долгомудовым ярыжкам!
Маркел сгреб в охапку Михайлу, норовившего всякий миг вырваться из рук могучего стража, и поспешил к кабатчице. Верка заперла Михайлу в чулан, а Маркел тем временем, расталкивал вусмерть пьяных Мишрюса и норвецкого шкипера. Гости тяжело вникали в суть маркелова рассказа, но как хлебнули принесенного кабатчицей узвару, мозги их мигом прочистились.
- Й-я мой труугг Вас-силий ник-кому зааабиж-жат не позво-олью! - протянул Мишрюс, а норвей, уже сосавший по обыкновению трубочку, буркнул. - Гут! - и широко зашагал к своей шнеке.
Долгомудовы карбасы чалили к своему причалу, где уже собиралась сухопутная его челядь. Посыпались по сходням долгомудовы матрозы, всяк с плечами в косую сажень, с башкою, будто хохлацкая тыква.
Рядом с "Елдаком" тоже сбивалась ватага: грузчики, поморцы, норвеи в огромных сапогах и таких же шапках, Андрюс Мишрюс с толпою рослых чухонцев. Токмо в сравнении с долгомудовыми холуями, было здесь народу много пореже. Другой мужичок, может, что и был всею душою с Васильем Ломоносовым, - да Долгомудова весьма побаивались. Холуи его, помахивая кольями, приближались неспешно, с великой руганью.
- Хуёв вам на жопу! - орал заводила, высокий как жердь, рыжий и встрепанный, - Кому, бля, жить надоело? Милости просим, живо душу высадим! А для начала - хуёв в сраку напехаем!
- Г-гы -ыы! - ржали холуи.
- А ну, пизда с глазами! Заткни еблище-та! - отвечал Василий, - Али желаешь того испробовать, что вечор вам показывал? Что ж, пожалте! Токмо всем скопом не прите - в рядок становитесь! А кому не достанется - у моих робят салтыки не меньше!
- Мочи их! - взревела долгомудова сволочь, - Душу вышибай! - и всею массой кинулась на драку.
Бой закипел. Сквозь сплошной рев и ругань слышно было, как стучат друг об друга бесчисленные дубины и березины, как по-звериному вскрикивают те, кому от кола досталось попробовать.
В своем чуланчике Михайла увидел окошко - крохотное, как раз под потолком. Без труда сдвинул малец несколько ящиков и бочек, взлез на них и жадно припал лицом к оконной решетке. Видно стало, как тятька легко орудовал толстенной жердиной, валя направо и налево долгомудовых холуев. Норвецкий шкипер раздавал удары большим тесаком. Чернявый холуй подобрался сзади к Маркелу и ткнул его под ребро ножом - поморец плеснул руками и упал недвижимым.
- Дядька Маркел! - вскричал Михайла в отчаянии, словно погибший мог его услышать, слезы брызнули из очей отрока.
К долгомудовым холуям на помощь спешила подмога - ярыжки, сидельцы из лавок, всякая подзаборная гиль, прельстившаяся дармовым угощеньем - не единый бочонок зелена вина обещался выкатить им случившийся в Архангел-городе мильёнщик. Как ни крепко бился Василий и его ватага - силы их были не бесконечны. Вот обступили Василья со всех сторон холуи, жердина в его руках разломилась, обрушась на хрустнувший череп. Шкипер и рижец рванули на помощь другу - гиль окружила их плотным кольцом, и вот, завыли, заулюлюкали уже холуи, чуя скорую победу.
Слезы, лившиеся беспрерывно, мешали Михайле следить происходящее. Откуда и вдруг, выскочил невысокий человек в просторных портах и рубахе навыпуск, со стрелецким бердышом в руках. Он легко вращал им, раздавая страшные удары долгомудовым ярыжкам - широким лезвием, вмиг ставшим черным от липкой крови, и окованной железом рукоятью. Устрашенные холуи бросились в бегство.
- Еби их, еби! - услышал Михайла вдохновенный тятькин клич и из узилища своего поддержал отца криком. Вдруг грянул громкий хлопок, сверкнул огонь, повалил густой черный дым, и в его клубах человек с бердышом исчез так же стремительно, как и явился.
Кабатчица выпустила Михайлу из чулана, - он побежал к тятьке на пристань. Кровь стыла широкими лужами, всюду чернели тела ярыжек. Со стороны города спешили к пристани пузатые стрельцы.
- Живо в карбас, Михайла! - кричал Василий, - Пора ноги делать!
Норвецкий шкипер, не спеша, вытирал рукавом кровь с клинка.
- Зенк ю, камрад! - по-аглицки крикнул ему Василий.
- Гуд бай, матт твой битте! - отвечал шкипер по-русски.
Василий топором разрубил трос - парус поймал ветер, "Елдак" устремился в открытое море. Стрельцы матерились с причала, пару раз пальнули из пищалей и пошли обирать перебитых холуев.
Скоро Архангел-город скрылся из виду - кругом было зеленое море, небо и ветер.

глава вторая

к оглавлению

!!!почитать другие произведения сычей!!!

написать свое мнение в гостевой книжице